Исчезнувшая сестра [litres] - Алла Кузьминична Авилова

12

О том, что с ним произошло, Федор рассказал Рою и Арджуне. Он иронически назвал случившееся «солнечным ударом», чтобы предвосхитить возможные шутки и насмешки с их стороны. Но и тот и другой в своей первой реакции были далеки от юмора, хотя и восприняли «солнечный удар» своего приятеля по-разному. По-разному они стали относиться к Федору и потом.

Арджуна не мог да и не хотел сдерживать свой восторг. Он видел произошедшее с Федором не иначе как внезапным просветлением и был вне себя от доступности такого опыта жизни без ритуальных посвящений, многолетнего ученичества у лам и изнурительных медитаций. Федор стал ему так же интересен, как Рой. Ну а поскольку Мочкин еще и был доступнее Роя, то Арджуна после этого начал искать с ним встречи ежедневно. Услышав от Федора о его новом имени, он первым стал называть его только Мокшафом. А когда Мокшаф сообщил ему о своем скором возвращении в Москву, Арджуна захотел к нему присоединиться.

Рой, в свою очередь, выслушал рассказ Федора о его «солнечном ударе» спокойно и сказал, что знает такое состояние по себе. Как-то называть произошедшее с Федором австралиец отказался. Он пригласил Мочкина зайти к нему вечером, что было в первый раз – они всегда встречались только в их кафе. И когда Федор к нему пришел, Рой познакомил его со своим «инструментарием», которым пользовался после того, как впервые и сам, по его словам, коснулся «запредельного».

Когда Федор спросил старого хиппи, что именно он имеет в виду под «запредельным», тот ответил:

– Понимай это буквально.

Рой не любил ни пояснять, ни дополнять уже сказанное и при этом еще мало говорил. Он говорил только то, что хотел сказать сам в данный момент, а кто его слушал, должен был узнавать или угадывать в его высказываниях свое. Так Рой привык.

«Запредельное» в буквальном смысле означает то, что находится за пределом чего-то. Например, за пределом обычного понимания вещей. Это слово в таком простом и аккуратном смысле пришлось Федору по душе, и он сам стал им пользоваться. И потом тоже, как Рой, отказывался называть конкретнее то, чего коснулся за пределами своего обычного понимания. «Анализировать неуловимое – никчемная суета, которая мешает его чувствовать», – говорил ему австралиец. Мочкин испытал на себе, что чувствовать неуловимое – уже радость. Несказанная радость.

Свой «инструментарий» Рой собрал из разных традиций буддизма, но и не только. Он сначала думал всего лишь рассказать Федору о возможностях, которые существуют для закрепления внутренних перемен, наступающих при соприкосновении с «запредельным», но Федор хотел большего. Инструментарий, которым пользовался Рой, был ему, ставшему Мокшафом, теперь нужен больше всего другого.

Федор упросил своего друга, принципиально не желавшего кого-то чему-то учить, сделать для него исключение. В результате Рой разрешил Мочкину пожить у себя несколько дней.

Ученичество Федора у Роя было удивительно плодотворным, что отметил и сам Рой. Это как в известной притче о семенах, которые попадают в разные места: на скале или на песке они не всходят, на суглинке иногда прорастают, на пашне легко дают ростки, а на черноземе еще и растут быстро. Осваивая «инструментарий» Роя, Федор учился воздействовать на свои внутренние ресурсы, и быстро переходил от простого к сложному и очень сложному. За десять дней, проведенных Федором в домике австралийца, его шевелюра стала длиннее чуть ли не вдвое, что было тоже довольно необычно: так быстро его волосы прежде не росли.

Это-то первым делом и отметили его друзья, когда он вернулся в Москву. Но пересмешничать, как обычно, они по этому поводу не стали. Они вообще вдруг стали иначе реагировать на Федора, и произошло это само собой.

После первой индийской эпопеи Мочкина его друзья-буддисты ему тоже удивлялись, но общались с ним запросто, подчас панибратски: он все еще был один из них, хотя и добился большего в восхождении к высотам, которые манили и их. Теперь же они стали с ним сдержаннее. Похоже, они чувствовали, что Мочкин больше не один из них, что он уже находился за перевалом, к которому они только еще подходили. После того как они все вместе оставили «Общество бриллиантовой колесницы» и ламу Уджарпу, лидерство Федора было, по сути, формальным, после же его второй индийской эпопеи оно стихийно стало настоящим.

Произвело впечатление и то, что Федор своевольно изменил свое буддийское имя. Он сказал всем, кто знал его как Гецула Мо, что стал теперь Мокшафом. Вместе с другими его начали так называть Виктор и Элеонора.

13

За месяц, проведенный Федором в Индии, оздоровительный пансионат под Пензой был преобразован в «Лагерь внутренней трансформации», или «Трансформатор» – так теперь решили окрестить летнюю резиденцию «Школы перемен». Много для этого преобразования и не требовалось: практически все, что предназначалось для пансионата, подходило и для «Трансформатора» – ведь его целевой группой мыслилась та же благополучная и платежеспособная публика с запросами высшего порядка, которая при этом не желала испытывать материальные лишения.

Оставался нерешенный вопрос об использовании построек на вершине холма, составлявшего часть территории. На этом участке стояли в прошлом домики для проживания медперсонала детского санатория с их семьями, а также небольшая гостиница для родителей, которые могли бы какое-то время находиться поблизости от своих чад. При первой реконструкции, когда замышлялся оздоровительный пансионат, эти постройки были снесены, и вместо них на холме появились благоустроенные бунгало для VIP-клиентов со своим фитнес-центром и клубом. Виктор хотел услышать мнение Федора о том, как можно было бы использовать эти помещения во время программ «Лагеря внутренней трансформации». Но у Федора возник в Индии новый план, для которого эта часть территории подходила как нельзя лучше.

Федор вознамерился собрать в «Трансформаторе» группу единомышленников для работы над формой и содержанием буддизма 100.0, ради которого и была затеяна «Школа перемен», – буддизма самого Будды, истолкованного в понятиях, которые соединятся с современной ментальностью. Там не будет ни оккультной необузданности Индии, ни феодальной ментальности Тибета, ни примесей из национальных культур народов Поволжья и Сибири, считающих буддизм своей исторической религией, но утративших, по мнению Федора,